Решительный нонконформизм уживался в нем с абсолютной беспринципностью.

Ходят тут всякие сатирики, блядь, юмористы…

Редактор «Советской Эстонии» был человеком добродушным. Разумеется, до той минуты, пока не становился жестоким и злым.

Стала она врать. Я в таких случаях молчу — пусть. Бескорыстное вранье — это не ложь, это поэзия.

Деньги хорошие, но мало.

Борька пьяный и Борька трезвый настолько разные люди, что даже не знакомы между собой

Пердуха

Рожденный ползать летать… не хочет.

Абанамат

Гавнокомандующий

Широко жил партизан Боснюк.

У Бори все по-другому. Он пьет ежедневно, и, кроме того, у него бывают запои.

Мы выпили и закурили. Алкоголь действовал неэффективно. Ведь напиться как следует —
это тоже искусство…

Я закуриваю, только когда выпью. А выпиваю я беспрерывно. Поэтому многие ошибочно
думают, что я курю [1].

А что, евреи тоже люди. К нам в МТС прислали одного. Все думали — еврей, а оказался пьющим человеком.

Долго не кончать — преимущество мужчины, а не оратора!
Где водка, там и родина!

Я — писатель, бля, типа Чехова.

Нравственная, бля, дилемма.

Фигура ангела в натуральную величину.

Я не буду менять линолеум, я передумал, ибо мир обречен.

Отморозил пальцы ног и уши головы.

— Ты выпил? — Нет. А у тебя есть предложения?

Что приуныли, трубадуры режима?

Если мы сейчас остановимся, это будет искусственно. Мы пили, когда не было денег. Глупо
не пить теперь, когда они есть.

Я против таких, как они, страшный антисемитизм испытываю.

Таракан безобиден и по-своему элегантен. В нем есть стремительная пластика маленького
гоночного автомобиля.

Мне стало противно, и я ушел. Вернее, остался.

Тоска, — жаловался Шлиппенбах, — и выпить нечего. Лежу тут на диване в одиночестве, с женой.

Царь в ужасе кричит: — Что я наделал?! Зачем основал этот блядский город?!

Я пива не употребляю. Но выпью с удовольствием.

— Вы — алкоголик? — Да, — четко ответил Жбанков, — но в меру.

Многим неприятен кал. А вам?

На самолет опаздываю, мужики… Такси, понимаешь, ждет… Ребенок болен… Жена, сука, рожает.

— У тебя есть машина? — Ты спроси, есть ли у меня целые носки.

Бушу протянули стакан ликера. Буш охотно выпил и сказал: — Мне нельзя. Я на задании.

Сама мысль о запое была его предвестием.

Сосед, выручи, дай пятерочку… Ну, трояк… Христом-Богом прошу… Сучара ты бацильная.

— Ты как насчет этого? — Насчет пленэра? — Насчет портвейна.

О вреде спиртного написаны десятки книг. О пользе его — ни единой брошюры. Мне кажется, зря.

Он достал из-под матраса бутылку вермута с зеленой этикеткой: — Вот. От себя же и запрятал… И сразу нашел.

— А, блядь, молодое поколение?! — Что это за слова-паразиты?

Не верю! Ленин переигрывает! Тимофей психованный. Полина вертит задом. А Дзержинский вообще похож на бандита.

Завидую вам, посланцы будущего! Это для вас зажигали мы первые огоньки новостроек!
Это ради вас… Дослушайте же, псы! Осталось с гулькин хер!

Надька, сблядуешь — убью! Разыщу и покалечу, как мартышку… Это я гарантирую… И помни, сука, Вовик тебя любит!..

Деньги я пересчитал, не вынимая руку из кармана.

На бумаге я пишу все что угодно. Но вслух, перед людьми…

А мы напьемся, когда я вернусь?

Шашлычная — это единственное место, где разбитая физиономия является нормой.

Вы — страшное говно, мон колонель, не обессудьте!

В салате были грибы, огурцы, черносливы, редиска, но преобладали макароны.

Это не рыжая, вертлявая дылда. Это — поэт-метафизик Владимир Эрль.

Пахнущие молоком и навозом ораторы сменяют друг друга.

— Это Гранд Каньон! — Под Мелитополем таких каньонов до хрена!

Храню утраченный секрет изготовления тульских пряников.

Ты слишком умных разговоров не заводи. Другой раз бухнете с Шаблинским, а потом целый
вечер: «Ипостась, ипостась…» Ты уж что-нибудь полегче… Типа — Сергей Есенин, армянское радио…

Выпил — и целый день свободен[1].

Затем ко мне приблизился нетрезвый тип с гармошкой. Меха ее интимно розовели. По щекам
гармониста катились слезы. Он спросил: «Зачем у меня шесть рублей с аванса вычли? Зачем
не дали отгулять по билютню?»

Я так много читал о вреде алкоголя, что решил бросить… читать.

— Бюсты трясутся, — жаловалась Лебедева, — и ноги отекают. Я, когда нервничаю, всегда
поправляюсь. А кушаю мало, творог да яички…

Если утром не закурить, тогда и просыпаться глупо…

Сильнее коммунистов ненавижу только антикоммунистов.

Лэня начала говорить постоянно прерываясь.

— Вот уже 7 лет… — она шумно вздохнула. — Вот уже 7 лет.. — Она снова выдохнула. — Вот
уже 7 лет.
— Вот уже 7 лет у Лэни нет мужчины. — Выкрикнул дядя Вано.