Эпопея началась с того, что Мишкин крестный и мой сокурсник по техникуму вечернему, Юра Родников, будучи не совсем трезвым, спикировал со второго этажа головой в клумбу. Собутыльники из клумбы его извлекли, занесли в помещение и положили на диван в полной уверенности, что он оклемается. Не поверила в это на его счастье жена Светлана и вызвала скорую. После сложнейшей операции и трехмесячного пребывания в институте травматологии он стал там своим человеком. Была через год операция повторная и еще года два, мышцы левой части лица его не слушались.

Это он подтолкнул меня к действиям. В моей госпитальной выписке была формулировка: при исполнении обязанностей военной службы. Отец мой узнал, что по закону, в случае восстановления инвалидности, это приравнивало меня в льготах к инвалидам Отечественной войны. Привел Юрка меня в институт и познакомил с нужными людьми, от которых получил я направление в дубултскую поликлинику. Четыре месяца там старательно заполняли карточку моими рентгеновскими снимками, охами-ахами и стонами, переведенными на медицинский язык. Около месяца отлежал после этого еще в самом институте. Через пол года в поликлинике на меня было накоплено мощное досье, с которым меня направили на ВТЭК. В этой организации присвоили мне на год вторую группу и послали меня дальше, в СОБЕС. Каково же было мое удивление, когда мне, родившемуся спустя год по окончании войны, вручили то самое удостоверение инвалида Великой Отечественной. Прикрепили меня к спцмагазину, где я мог раз в неделю в строго дозированном количестве закупать то, чего в прочих магазинах просто не было. Но я проходил все эти тяготы не колбасы ради.

Вооружившись заключением санэпидстанции, что деревянные конструкции дома поражены грибком, справками от домоуправления, что дом аварийный и перенаселен, кучей других и своим удостоверением, я направился в горисполком. Но оказалось, что на вполне законных основаниях, меня, как жильца дома, принадлежащего не городу, а курортному Совету, в этой организации не на льготную, а просто в очередь поставить не хотят. С тем Советом я уже был знаком и неоднократно бывал там. В нем не то, что о новой квартире, даже о каком-либо ремонте старого дома слышать опять же на законных основаниях, не хотели.

Расстроенный, спускаясь с третьего этажа, увидел на двери одного из кабинетов второго, табличку «Первый секретарь горкома ВЛКСМ». В кабинете, в окружении знамен и кубков, сидел человек, чуть старше меня. Выложив на его стол все свои документы, обратился, как комсомолец к комсомольцу за помощью. Внимательно меня выслушав и перелистав подшивку, развел руками. Спросил его: «Зачем ты здесь сидишь и что делаешь?» Это посещение стало катализатором бурной реакции в другом кабинете. В разговоре с комсомольским вожаком родного пивзавода, в сердцах не сдержавшись, порвал в клочки свой членский билет и на вопрос: «Тебе, что жалко этих копеечных взносов?», ответил: «На такую проституционную организацию, да». Месяца через три узнал, что тот, самый главный комсомолец города Юрмалы, слинял из родной страны во время турпоездки по Италии.

Решил, что в моем деле может помочь доблестная Советская армия. Юрмальский военком Лысенко потерял дар речи, когда я обратился к нему и предъявил свое удостоверение. Взяв в руки, он долго его изучал. Потом, положив в свой сейф, захлопнул дверцу и, провернув ключ, сказал: «Я его вам не отдам». Через полтора месяца он с извинением и обещанием сделать все от него зависящее, чтобы у меня его не было, удостоверение мне все же вернул. Но за это время мне пришлось вновь пройти весь круг, начиная с поликлиники.

Еще дважды подтверждал я свою инвалидность во ВТЭКе. Посчастливилось мне познакомиться в тамошней очереди с одноногим скульптором Зиновием, которому делать это приходится ежегодно, доказывая чиновникам от медицины, что нога у него еще не отросла.
А мы через год все-таки въехали в новую трехкомнатную квартиру в Каугури.