Передо мной дореволюционная, потрескавшаяся на сгибе, фотография. На венских стульях сидят две женщины. Взрослая, с джакондовской полуулыбкой – это моя бабушка, в памяти нет даже ее имени и девочка лет пяти, ожидающая вылета птички – моя тетя Сицилия.

За ее спиной, облокотившись на спинку стула, в костюме и при галстуке, мой взрослый отец очень похож на него, стоит мужчина. В его пышных усах прячется улыбка – это мой дед Григорий. Из скупых отцовских рассказов, из Цилиных редких воспоминаний, остались осколочки. Дед был кантонистом. Не помню: у Куприна или Вересаева вычитал, что кантонисты – это еврейские мальчики-сироты, крещенные и отданные на службу в армию. Но почему-то сыновья его были обрезаны. Был дед с армией в Манчжурии, имел награды. Мой папа писал во всех анкетах, что его отец был лоточником на рынке в Екатеринославе. А из разговоров я узнавал, что дед был богатым человеком, купцом первой гильдии.

На снимке еще два мальчика. На коленях у мамы сидит, настороженно глядя в объектив и уцепившись своей ручкой за её палец, трехлетний пацан – это мой отец. А рядом стоит хитрован-пройдоха, лет десяти, руки в карманах пиджачка, на губах ухмылочка – мой дядя Леня. Несмотря на все усилия советской власти, он стал очень богатым человеком и скончался в Германии, уже в возрасте за семьдесят на шестой жене, оставив после себя, скандалить из-за наследства, многочисленных ближайших родственников.

Нет на фотографии младших – Давида и Юры. Давид, по словам отца, самый чистый, самый честный, веривший в идеалы, командир-политработник, был расстрелян в тридцатые. Когда его сын, мой двоюродный брат Эдик, добился ознакомления с его делом и ездил в Читу, ему показали чистое поле и сказали: «Твой отец где-то здесь».
Дядя Юра – уменьшенная копия моего отца. Когда мы с Людой, совершая свадебное путешествие, приехали в Тбилиси, я позвонил ему по телефону и чуть не выронил трубку – это был голос моего отца. Тот же южнорусский говор с еврейско-украинским акцентом, те же интонации.

Прокатились по ним первая мировая, две революции. Гражданскую войну дед с бабушкой уже не пережили. Пришлось заменить сестре  своим осиротевшим братьям мать.
Это сейчас для меня белые, красные, зелёные, Петлюра звучит вроде бы абстрактно, а для них это были живые люди. Достаточно сказать, что тётка моя знала Нестора Махно. Натерпелась она за свою красоту по жизни. Был муж-чеченец, который бил ее смертным боем за какие-то грехи и отбил счастье родить своих детей. Потом ее побег в Ленинград. Воспитывала, как своих, детей второго и третьего мужей.
В детстве я ее терпеть не мог, мне казалось, что она везде сует свой нос, хотя жила она от нас достаточно далеко и виделись мы не часто. Эта мудрая женщина знала все обо всех Линёвых, хотя они были разбросаны по всему Союзу и зарубежью, и пыталась сгладить все конфликты, возникающие среди родственников.

Милые мои, родные мои, я мало знаю о вас, но я вас чувствую. Чувствую вашу Любовь и поддержку. Простите меня, я вас люблю. Примите мою запоздалую Любовь.
Теперь я часто и подолгу смотрю на фотопортрет отца, сделанный еще в пятидесятые годы. Красивое, но неулыбчивое, как положено было в те времена, лицо, а в глазах вижу мудрость, печаль и Любовь.